У черты заката. Ступи за ограду - Страница 145

145

— Бусс? Все в полном порядке, мой мальчик, — радостно проквакала трубка. — Все о’кэй, ваш паспорт завизирован, места заказаны, летим завтра в восемь тридцать самолетом «Панагра», утром в воскресенье будем в Нью-Йорке. Всего три посадки — Рио, Порт-оф-Спэйн и Майами. Здорово, будь я негр, как это мы все ловко успели обделать — буквально за один день, а? Так как мы с вами договоримся — заехать за вами или увидимся прямо в аэропорту?

— Увидимся в восемь, в Пистарини.

— Э-э, Бусс, не путайте! В Пистарини вам делать нечего, «Панагра» пользуется своим аэропортом в Мороне. Вы слышите — приезжайте в Морон, не в Пистарини…

— Ладно, приеду в Морон, это мне ближе. До завтра, Аллан.

— До завтра, Бусс, не забудьте завести будильник — и смотрите же, аэропорт Мо…

Жерар с грохотом обрушил трубку на рычаг.

За эвкалиптами садилось солнце. Дон Луис проснулся и сидел с Макбетом на террасе, вполголоса укоряя его за паразитический образ жизни и упорное нежелание ловить крыс. Макбет изредка издавал глухое утробное ворчание — нельзя было понять, соглашается он или возражает. Стало быстро темнеть, на медном фоне гаснущего заката первая летучая мышь бесшумно, как во сне, прочертила черный стремительный зигзаг. Где-то в комнатах зазвенел москит.

…Через полчаса станет совсем темно, и телефон растворится во мраке. Завтра в это время ты будешь видеть закат над Карибским морем, а послезавтра — над небоскребами Манхэттэна. Понедельник, вторник, самое позднее в среду ты должен вылететь обратно. И в пятницу позвонишь Трисс. Только в пятницу — через семь дней, — а тут под рукой стоит телефон: Протяни руку, назови телефонистке шесть цифр…

Не в силах больше выносить это молчаливое единоборство, Жерар с отчаянием выругался, вскочил и вышел из холла.

— Дон Луис! — крикнул он. — Вы уже отдохнули? Бросьте беседовать с бессловесной тварью, заходите лучше сюда.

— А я думал, вы тоже легли отдыхать, — сказал садовник, входя вместе с ним в столовую. — Я сам проснулся, смотрю — машина стоит, а в доме темно. Что нового в столице?

Жерар достал из буфета бутылку вина, стал обдирать пробку.

— То нового, что я завтра улетаю… на неделю. Это по делам, в Штаты. Вас не затруднит отвезти меня в Морон к восьми утра? — спросил он, разливая вино.

— Нет, не затруднит. А вам, я вижу, поездка не особенно по душе?

— Да, но съездить надо. Ваше здоровье, дон Луис.

— Взаимно, дон Херардо.

Жерар залпом опорожнил стакан. Достав из кармана трубку, он набил ее и, не закурив, стал чертить мундштуком треугольники на поверхности стола.

— Какая все же гнусная штука, эта жизнь, — тихо сказал он после долгого молчания. — Человек хочет только одного — немножко личного счастья и чтобы его оставили в покое… Такая фраза есть у одного писателя, не помню у кого… А его в покое не оставляют. Самая страшная проблема нашего века, дон Луис, это взаимоотношения между личностью и обществом, между единицей и бесконечностью. Ваши единомышленники, кажется, решают ее арифметическим путем? Личность — по сравнению с обществом — для них всего только одна столько-то миллионная доля целого, следовательно, и говорить о ней нечего…

— Странное дело, — сказал садовник, — вы ведь умный человек, дон Херардо, а повторяете чужие глупости. Нам просто трудно спорить на эту тему, потому что вы не понимаете главного. Для моих единомышленников человек — это не «одна столько-то миллионная», а то, ради чего мы и живем, и сидим по тюрьмам, и помираем, когда приходится. Вы уж извините за риторику! Мы, по правде сказать, не очень-то умеем говорить красивые слова о «правах личности», но говорить — это одно, а делать — это совсем другое. Либеральные говоруны и привели мир к такому состоянию, в каком вы его сейчас видите. И мир, и эту самую «свободную личность», о правах которой они так распинались. А если уж вы хотите говорить о взаимоотношениях личности и общества, пользуясь примерами не из области социологии, то тогда уж возьмите клетку и живой организм. Это тоже неудачная аналогия, вы меня понимаете — клетка не мыслит и не имеет своей воли, но известную параллель провести можно.

— Вы, значит, предпочитаете биологию, — усмехнулся Жерар. — Клетка! Что такое клетка? И в чем же тогда для вас ценность человеческой личности? Или она вообще лишена всякой ценности, всякого значения?

— А в чем ценность клетки? Надо полагать, в том, что от здоровья каждой клетки зависит здоровье всего организма…

— Опять вы все сворачиваете к организму, черт возьми! А если клетке плевать на организм, если она хочет существовать сама по себе — тогда что? Или она не имеет права этого хотеть?

— При чем тут право, дон Херардо?.. Право — это одно, а жизнь — это совсем другое. С правом или без права, а клетка не может жить отдельно, просто не может, и все тут. Ну, пускай она отделится — пускай она решит, что у нее есть это право, и отделится. И что из этого получится? Организм не пострадает, а клетка погибнет…

7

Утром, доставив Бюиссонье в аэропорт, дон Луис вернулся на кинту, засел за письма и провел за этим делом первую половину дня. Когда все шесть были готовы (за ними должны были заехать вечером, отправляющий их человек приезжал в «Бельявисту» под видом зеленщика), он занялся стряпней и позволил своим мыслям вернуться к «патрону».

Вчера они спорили долго, за полночь. В конце концов, после очередного высказывания Бюиссонье, он прямо сказал ему: «Вы, дон Херардо, напоминаете мне елочный шарик — блестящий снаружи и пустой внутри. Если придавить пальцем, от вас ничего не останется». Сейчас вспомнив это, дон Луис даже поморщился от досады на самого себя. Говорить этого не следовало. Во-первых, потому, что Бюиссонье и без того был чем-то удручен; после этих слов он замолчал и потом пробормотал со своей кривой улыбкой: «Тут вы чертовски правы, дон Луис, раздавить меня и в самом деле нетрудно». Да, это было большой бестактностью с его стороны — сказать и без того расстроенному человеку такую вещь. Кто знает, что с ним случилось, с доном Херардо… Может быть, он ждал от него помощи, по крайней мере участия. Это во-первых. А во-вторых, сегодня, на свежую голову, эти слова выглядят не только жестоко, но и неверно. Бюиссонье вовсе не так пуст, как желает казаться со своим напускным цинизмом и наплевательским отношением к миру. Все это мишура, но под ней не обязательно должно быть пусто…

145