— Ближе к делу, Арчи, — зевнул сноб, — вы не на трибуне Мэдисон-сквера, какого дьявола заниматься демагогией…
— Короче говоря, я предлагаю организовать — для начала — массовое издание работ мистера Бюиссонье и тех художников, которые будут работать под его руководством. Издавать будем альбомами, высокими тиражами и, следовательно, по вполне доступным ценам. По нашему примеру начнут, несомненно, действовать и другие издательства; ну что ж, придется внимательно следить за ними и по мере надобности ликвидировать их обычными методами честной конкуренции или прибирать к рукам. Ну, как создаются монополии — вы знаете не хуже меня, говорить об этом нечего. Вот моя основная мысль, джентльмены. Если в принципе она получит ваше одобрение, перейдем к обсуждению деталей.
Слушатели молчали. Один из инженеров снял очки и, щурясь, начал протирать их носовым платком.
— Мысль, я бы сказал, перспективная, — осторожно заметил он. — Но, боюсь, в процессе ее реализации мы рискуем войти в конфликт с федеральными властями, что крайне нежелательно. В частности, как насчет цензуры?
— Майк, вы меня сегодня удивляете. Если бы в Штатах действительно существовала цензура, следящая за нравственностью, то половина наших издателей давно уже сидела бы в Синг-Синге.
Сомневающийся надел очки и пристыженно замолчал. Вместо него взял слово похожий на пастора старичок.
— Дорогой Арчибалд, не могу ничего возразить против вашего плана, — заговорил он тихим голосом. — Я восхищен смелостью замысла и тоже нахожу его перспективным. Меня несколько смущает лишь одно — возможная реакция церкви. Как посмотрит на это дело церковь — вот что меня беспокоит.
— Церковь? — переспросил хозяин. — Но какая церковь? В Штатах существует около двухсот пятидесяти разновидностей этой почтенной организации, и все они питают одна к другой столь христианские чувства, что стоит лишь одной из них поднять голос против нашей деятельности, как остальные двести сорок девять съедят ее заживо, обвинив в клевете на американский образ жизни. Скорее всего могут возмутиться католики, но в таком случае на них обрушатся и мормоны, и баптисты, и методисты, и пресвитериане, и адвентисты седьмого дня, и епископальные протестанты, и иудеи… В конце концов, пятнадцать миллионов католиков — это не так много.
— Да и потом, — зевнул сноб, пёреплетая вытянутые ноги, — не будем забывать еще одного обстоятельства… По сути своей, наша деятельность пойдет только на пользу церкви… Чем большее количество заблудших душ свернет на стезю порока благодаря нашим картинкам, тем больше работы будет пастырям — ловить их и возвращать в лоно благодати. Если вдуматься, в этом ведь и заключается raison d’etre всех церквей, не так ли? Они будут нам только благодарны… Мы ведь создадим для них такую же благоприятную конъюнктуру, какой является война для кадровых офицеров. Поверьте, святые отцы достаточно умные люди, чтобы это понять.
Произнеся непривычно длинную тираду, он еще раз зевнул и опять погрузился в летаргию.
Хозяин улыбнулся, как улыбаются взрослые при невинной выходке балованного ребенка, и снова повернулся к старичку.
— Я не думаю, Джэймс, чтобы ваши опасения были обоснованны. Церковь нам не опасна. Я благодарен за лестный отзыв о моем плане, но детали нам предстоит еще обсудить, и я хотел бы воспользоваться остающимся временем, — он оттянул рукав и взглянул на часы, — чтобы разобраться хотя бы в главнейших. Может быть, для начала мы выслушаем мнение мистера Бюиссонье?
Жерар поднялся и сунул трубку в карман.
— Пока ничего не могу сказать. — Он старался говорить как можно спокойнее. — Я выйду проветриться, но мне необходимо увидеться с вами сегодня еще раз. Когда это можно будет сделать?
— Сейчас половина первого… — задумчиво сказал хозяин, и любезно улыбнулся: — Вас устроило бы в два? Вы хотите говорить только со мной или и с другими джентльменами?
— С вами, — сказал Жерар, направляясь к двери. — В два ровно я буду у вас…
Здесь, на самом дне каменного ущелья улицы, не было ни солнца, ни снега, — мокрый асфальт, глухое рычание автомобильного стада, торопливая толчея на тротуарах и пронизывающий ветер с Гудзона. Впрочем, может быть, он дул и со стороны океана — Жерар не знал, в какой части города он находится. Он долго бродил, задумчиво насвистывая, разглядывая прохожих, иногда останавливаясь перед витринами. Сильно продрогнув в своем легком пальто, он вошел в первую попавшуюся стеклянную дверь. Бармен с уважением смотрел, как он не отрываясь вытянул стакан виски. Подумав, Жерар спросил второй и прошел к свободному столику, набивая трубку. Через несколько минут в голове у него прояснилось, мысли приобрели четкость и последовательность.
Вспомнив покинутое совещание, он пожал плечами. «Черт возьми, напиши об этом — и ведь никто не поверит, скажут: выдумка, это уж слишком…»
Второй час, десять минут второго. В два он увидит этого сукина сына и скажет ему в лицо все, что думает о нем и о его затее. Хорошо, что сдержался и не начал разговора при всех. Наедине будет проще. Но до какой же степени они уверены в его согласии на эту работу, если даже не потрудились переговорить с ним до начала совещания!
Он отхлебнул виски, поморщился, жадно затянулся дымом. Неприятно было то, что — вопреки всей логике — где-то в глубине души копошилось беспокойство. Откуда у них эта уверенность? Такая появляется лишь тогда, когда у тебя в руках безотказное оружие, дающее тебе абсолютное превосходство над противником. Но какое оружие может быть у них?