У черты заката. Ступи за ограду - Страница 99

— Это хорошо, — кивнул Жерар. — В ковбойском костюме и с ластами ты будешь неотразима.

— Санта Мария, этот человек ничего не понимает, — рассмеялась Беба. — Глупый, ласты для плаванья! Ласты, и потом такая маска, и дыхательная трубка. Мы в январе поедем в Пунта-дель-Эсте?

— Граница с Уругваем закрыта, насколько я знаю.

— Люди же ездят! Тем более с твоим французским паспортом… Да, знаешь, я тебе сделала тоже чудные сапоги для верховой езды, прелесть! Ты в обувной шкаф не заглядывал? Понимаешь, английские, с твердыми голенищами, такие красновато-коричневые. Я их заказывала у Тайбо — это лучший сапожник в столице для верховой обуви.

— Спасибо, шери, я тронут…

По проспекту только что прошла поливочная цистерна. Мокрый асфальт шипел под шинами, в окна с опущенными стеклами хлестал горячий ветер, пахнущий бензином и речной сыростью. Беба продолжала болтать что-то о своих планах на это лето, о покупках, о поведении Макбета, о тысяче разных пустяков. Жерар слушал ее краем уха, поддакивал, вставлял междометия и думал о своем — все о том же.

— Послушай, — спросил он наконец, — ты никого не хотела пригласить к нам на тридцать первое?

— К нам? Нет, конечно… Кого же я могу пригласить?

— Ну, я не знаю. Разве у тебя нет знакомых?

— Вообще есть, но…

Идущий перед ними огромный автофургон с надписью на задней стенке «Осторожно — пневмотормоз — держите дистанцию!» вдруг тревожно замигал стоп-сигналами. Жерар притормозил.

— Слушай, а почему бы тебе не пригласить того врача, с которым ты познакомила меня однажды весной?.. Ну, там, на Авенида-де-Майо, вы с ним сидели в кафе, помнишь?

Фургон снова прибавил ходу. Занятый лавированием, Жерар мог с полным основанием не смотреть на жену.

— О… — сказала наконец та. — Да, я его помню… Знаешь, Херардо… я не хотела тебе говорить… Он ведь пытался за мной ухаживать, знаешь…

— Не надо… Если мы договорились быть друзьями, то это вовсе не значит, что можно каприза ради ставить меня в дурацкое положение! Ладно, ваше здоровье.

— Спасибо, пью за ваше. Ставить вас в дурацкое положение? Санта Мария, у меня и в мыслях этого не было, клянусь спасением души, — совершенно искренне заверила Беба. — Друзья — значит друзья, просто мне захотелось, чтобы вы подружились с моим мужем…

Придуманное только что объяснение понравилось ей самой, и она почувствовала себя свободнее, не без помощи глотка крепкого шотландского виски.

— Что значит подружились? — буркнул Хиль, доставая сигареты. — Курить можно?

— О, конечно… Мой муж тут такое вытворяет со своей трубкой… Да и я курю иногда, когда он не видит, — добавила Беба тоном заговорщицы.

Ей было приятно выглядеть женой, которая находится под башмаком мужа и боится его, даже курит и то украдкой. «Господи, — тут же подумала она с горечью, — да кури я хоть марихуану, он и бровью не поведет…»

Вернулся Жерар. За ним, звеня ошейником, пружинящей походкой вбежал Макбет и, мгновенно насторожившись, рокочуще зарычал.

— Нельзя, это свой, — пальцем погрозила ему Беба. — Иди, я тебе почешу за ухом. Ну?

Макбет сразу перестал обращать внимание на незнакомца и шумно свалился у кресла хозяйки. Жерар подсел к доктору и наполнил стаканы, расспрашивая его о работе. Беба, нагнувшись к Макбету, почесывала его за ухом и рассеянно прислушивалась к разговору мужчин. В ее сердце все росла горечь. Зачем Херардо пригласил Хиля? И спросил он тогда совсем не случайно, он все знает — гораздо больше, чем говорит. А теперь это приглашение… Неужели она, Беба, уже стала ему настолько ненужной, что он сам вводит в дом соперника, не понимая, какое оскорбление наносит ей этим поступком?..

Танцевальная музыка сменилась торжественным колокольным звоном. Беба встала.

— Кабальерос, прошу за стол, — сказала она, — уже пора…

Жерар достал бутылку из ведерка со льдом.

Хлопнула пробка, начали бить часы, по радио звонили колокола. Ночь за распахнутыми настежь окнами озарилась далекими вспышками фейерверка над Морено.

— Ну что ж, с Новым годом! — весело сказал Жерар.

— С Новым годом…

— И с новым счастьем. Желаю вам много счастья, донья Элена.

Беба благодарно склонила голову. Льдинками зазвенел хрусталь, трое осушили бокалы. Новый год начался.

За столом Беба оставалась задумчивой и печальной, но старалась не выдать своего состояния, по мере сил поддерживала разговор и весело улыбалась на обращенные к ней шутки. К счастью, мужчины были слишком заняты друг другом, и хозяйка дома осталась как-то в стороне.

Сколько ни старался Эрменехильдо высмотреть какой-нибудь явный недостаток в муже доньи Элены, тот — как ни странно — начинал ему определенно нравиться. До сих пор она почти ничего не рассказывала ему о муже, он знал только, что тот — художник, француз и достаточно богатый, судя по всему, человек. Этого было достаточно, чтобы он представлял его себе кем-то вроде Сальвадора Дали: безумные глаза, горящие манией величия, усищи в полметра и парчовый жилет с изумрудными пуговицами. В то, что пуговицы на Бюиссонье должны быть непременно изумрудными, Хиль верил особенно твердо — после того, как увидел портрет Дали на обложке журнала и, невольно заинтересовавшись, прочитал о его образе жизни и привычках. Эти пуговицы и их носитель были ему — заочно — глубоко противны, и поэтому тогда весной, увидев ничем не примечательного человека в дешевом спортивном пиджачке, он был даже несколько разочарован: а где же симптомы мегаломании? Он не мог не признать, что «проклятый сноб» — как он давно уже мысленно называл мужа доньи Элены — оказался, по крайней мере внешне, довольно располагающим к себе типом. Вот и сейчас, одетый в хорошо сшитый смокинг, Бюиссонье держался с той же подкупающей простотой.