У черты заката. Ступи за ограду - Страница 152

152

Никогда! Что сказал этот садовник о скором возвращении Джерри? Что он может знать? Джерри никогда не вернется, они никогда больше не увидятся на этой земле, и все потому, что ты побоялась преступить запрет, послушная дочь церкви! Тебе запретили, и ты всю эту неделю покорно сидела у себя в комнате, зная о чужих страданиях и ничего не делая, чтобы их облегчить. Гордись теперь своей твердостью, своим послушанием…

Вчера, позавчера — все эти дни — Джерри был один, страдал в одиночестве, терзаемый своими предчувствиями. А у тебя не было такого же предчувствия? Ты не чувствовала все эти дни слепого ужаса перед чем-то неизвестным, которое неотвратимо на тебя надвигается? И ты не чувствовала, что это каким-то образом связано с Джерри?

Ты все это чувствовала, знала, но тебе сказали «нельзя» — и ты покорно остановилась, предала любимого в его смертельном одиночестве. Предчувствие может обманывать, но не тогда, когда оно возникает одновременно у двоих. Они никогда больше не увидятся. Никогда!

Сама не зная как, Беатрис очутилась у Клуба католической молодежи. Черная «ланчиа» стояла перед подъездом; Беатрис взглянула на нее, так же спокойно поднялась по лестнице и вошла в зал.

— Салюд, коллега! — закричал вышедший из боковой двери Пико. — Наконец-то я тебя поймал, помнишь наше пари?.. Что с тобой? — испуганно спросил он, подойдя ближе.

— Ровно ничего, — ответила Беатрис. — Падре Гальярдо здесь?

— Кажется, здесь… Да, он там, в той комнате. Дорита, тебе что, нехорошо? Что у тебя за вид?

Беатрис, не отвечая, прошла мимо него; в эту минуту в глубине зала распахнулась дверь, и она услышала голос своего духовника — звучный, богатый интонациями, великолепно модулированный голос умелого оратора. Держа под мышкой портфель — очевидно, он уже собирался уезжать, — падре Гальярдо вышел из комнаты в сопровождении группы молодых людей. Группа остановилась. Обернувшись к своим слушателям, падре продолжал говорить не допускающим возражения тоном:

— …Кроме того, вам всем должно быть известно, что его святейшество облек монсеньора Степинца кардинальским саном. Может быть, кто-нибудь из вас считает себя более безошибочным судьей в вопросах христианской совести, нежели святой отец? — Голос его, усмехнувшийся добродушной насмешкой, стал вдруг режуще-властным. — Роль, которую монсеньор Степинец играл на Балканах во время второй мировой войны, упомянутым решением святейшего престола одобрена и ретроспективно поддержана, и здесь неуместны какие бы то ни было дискуссии. Его эминенция кардинал Степинец не пытался «возродить тактику Варфоломеевской ночи», как здесь чрезвычайно остроумно выразился наш молодой друг, а всего лишь призвал верных сынов римской католической церкви мечом защитить ее от посягательств со стороны сербского населения Югославии, зараженного ересью православия и атеизмом. Если в этой священной борьбе и были допущены какие-то эксцессы, церковь первая об этом скорбит, ибо — как вам известно — Ecclesia abhorret a sanguine. Повторяю, я крайне неприятно удивлен тем, что этот вопрос мог вообще возникнуть и дебатироваться в среде молодых католиков…

Падре Гальярдо коротко кивнул в знак окончания беседы и направился к выходу. Беатрис сделала несколько шагов наперерез ему и остановилась посреди зала. Падре улыбнулся и подошел к ней.

— Рад тебя видеть, Дора Беатрис, — приветливо сказал он. — Ты, очевидно, ко мне? У меня, правда, не так много времени, но… — он откинул рукав сутаны и посмотрел на часы, — четверть часа я смогу тебе уделить. Пройдем ко мне в комнату, дочь моя…

Он пошел к двери, из которой только что вышел.

— Реверендо падре, — сказала Беатрис звенящим голосом.

Духовник обернулся к ней и снова остановился, нетерпеливо шевельнув бровью.

— Я думал, ты хотела со мной поговорить?

— Да, падре. Но я хотела сказать вам только одно. Я сейчас была у человека, о котором мы говорили с вами в среду…

По интонации ее голоса, звенящего перетянутой струной, и по тому, что она отказалась от приглашения поговорить с глазу на глаз, демонстративно начав разговор перед посторонними, падре Гальярдо сразу понял ее состояние и отчасти ее намерение.

— Вот как? — спросил он со спокойной иронией. — Приятно слышать, что ты так пунктуально последовала совету своего духовника. Продолжай, мы тебя слушаем.

Прижимая локтем сумочку, Беатрис зачем-то расстегнула и снова застегнула перчатку на левой руке. Вокруг стало так тихо, что было слышно, как в соседней комнате мягко гудит вентилятор. Лица окружающих белели вокруг нее неясными пятнами; среди них выделилось вдруг лицо Пико, растерянное и ничего не понимающее. Потом она — словно откуда-то со стороны — услышала свой голос:

— Этот человек, реверендо падре, покинул страну сегодня утром. Перед отъездом он находился в таком состоянии, в каком… в каком бывают люди, приговоренные к смерти… — Голос прервался, она беззвучно шевельнула губами и продолжала тихо, словно думая вслух. — Я до сих пор не понимаю, как могла последовать вашему совету, подчиниться вашему запрещению… Боже, и я еще думала, что поступаю как настоящая христианка… Если бы я поняла это одним днем, одним только днем раньше…

— Конкретно, что ты хочешь мне сказать, Дора Беатрис? — сухо спросил падре Гальярдо.

Беатрис, словно не узнавая, пристально смотрела ему в глаза.

— Вы до сих пор этого не поняли? И продолжаете считать себя христианином?

— Прекратим этот разговор, дочь моя. В твоем теперешнем состоянии он ни к чему не приведет. Отдохни, успокойся, и тогда мы побеседуем. Сейчас ты слишком…

152